пронзительно и пропала.
В тот же миг вернулись в лес все звуки, шорохи травы и всплеск речных волн, перекликивания ночных птиц и стрёкот далёких цикад в поле.
– Лесавка, – Алёшка плакал, ползая по траве, и оглаживая руками листья, что толстым слоем покрыли землю в этом месте, – Лесавка-а-а…
– Будь счастлив, мальчик Алёша-а-а, – раскатилось нежным девичьим шёпотом по траве и тут же смолкло, – Живи-и-и…
Алёшка поднялся на ноги, рыдания душили его, он размазывал по щекам слёзы, не видя ничего вокруг.
– Спа- спасибо тебе, – заикаясь еле вымолвил он, – Я тебя никогда не забуду.
Он наклонился, поднял с травы самый большой кленовый лист, похожий на ладошку с растопыренными пальчиками, и прижал его к груди. А затем неровным шагом зашагал по тропке, туда, где за стволами деревьев уже показались вдалеке огни его деревни.
Глава 14
Лес заметно поредел, и вот уже Алёшка почти вышел на лужок за дедовым домом, ещё немного – и он перемахнёт через изгородь и окажется в своём огороде, как вдруг…
– А я тебе говорил, говорил, не лезь ты в эту нору! А ты меня не слушаешь никогда!
Алёшка застыл на месте и прислушался – кто ещё может повстречаться ему в этом лесу, который сегодня преподнёс ему столько загадок и сюрпризов, таких, из-за которых вся его маленькая жизнь никогда теперь уже не станет прежней после этой одной единственной ночи? Он всё ещё всхлипывал, прижимая к груди кленовый лист, похожий на ладошку Лесавки, которой она так крепко сжимала его руку, пряча в кусты от Той, что пришла за ним. Но самые горькие слёзы уже ушли, уступив место тоске – глубокой, как омут Купалки, и тёмной, как плащ Всадницы.
Алёшка приготовился уже, было, пойти дальше своей дорогой, равнодушие накрыло его, хотелось поскорее лечь в свою постель за печью и уткнуться носом в подушку, подумать обо всём, что случилось, но ему не дали этого сделать.
– А вот он, он нам и поможет, иди-ка сюда, глянь, мальчонка тут, – вновь затараторили в кустах.
Алёшка поднял в недоумении бровь – здрасьте-пожалуйста, ещё и решают за него. Что за нахалы? Он не собирается больше никому тут помогать, вон, уже одному помог, и что из этого вышло? Купалке – радость, а Лесавке – смерть. Ну, уж нет, пускай сами тут живут и разбираются в своей лесной жизни, а он умывает руки. И в этот миг…
– Дитятко, способи нам, будь другом, а? – на тропу под самые Алёшкины ноги выкатился серый лохматый комок, весь в сучьях, пожухлой листве, паутине и грязи.
От него пахло сырой землёй и мокрой собачьей шерстью. За ним следом выкатился второй такой же комок, только с белым пятном на боку, оба влетели в Алёшку, не рассчитав силы и не успев притормозить. Рассыпались, развернулись, как ежи, и взору его предстали два непонятных существа, то ли зайцы с туловищем свиньи, то ли коты с вытянутыми мордами муравьедов. Они настолько забавно выглядели, что Алёшка не утерпел и рассмеялся. Зверьки тут же потянули своими длинными носами воздух, сморщив их гармошками, хрюкнули удивлённо и переглянулись:
– Это что же, он над нами потешается? Над нами?
– Над тобой он потешается, – кивнул пятнистый, – Вон погляди на себя, видок таков, как будто тебя из отходов и палок слепили, и пахнешь так же.
– Так чего, чего, – затараторил первый, – Я что, виноват что ли, что в этой норе так грязно? Чай, не царские палаты!
И оба принялись снова переругиваться, махая короткими лапками с длинными коготками, а кожаные мешки, что висели у них под бородой, как у пеликанов, дрожали от негодования.
– Так, а ну тихо! – приказал Алёшка, когда ему надоело наблюдать за этой перепалкой, – Хотели-то вы чего?
Зверьки смолкли, заёрзали увесистыми пушистыми задами по земле, заморгали, глаза их, круглые, как блюдца, и чем-то смахивающие на глаза лемуров, наполнились тревогой.
– Понимаешь, тут дело такое… Никаноровна дала мне кувшин, – начал первый.
– Никаноровна? – перебил его удивлённо Алёшка.
– Ну да, – кивнул зверёк, – Что ты? Не знаешь разве Никаноровну? Её все знают.
– Да я-то Никаноровну знаю, – кивнул Алёшка, – А вот ты откуда с ней знаком?
Зверьки снова переглянулись и фыркнули.
– Дак я сызмальства с ней, она меня и на свет привела, из яйца вывела, она и воспитала, хозяйка она моя, – важно ответил первый.
Второй, с белым пятном, добавил:
– И меня моя хозяйка вывела! Я тоже помощник!
– Помо-о-ощник? – протянул Алёшка.
– Ага, коловёртыши мы.
– Вон оно что! – дошло, наконец, до Алёшки, – Точно! Мне ведь дед рассказывал.
– Погодите-ка, – он сощурился, – Ты Никаноровны, стало быть, помощник? А ты чей? У нас в деревне вроде ведьм больше нет.
Пятнистый заморгал глазами-лупами, скосил их в сторону.
– Да я так, со стороны, не вашенский.
– Не вашенский, – передразнил его Алёшка, – Ну, продолжайте, что там у вас приключилось?
– Никаноровна дала мне кувшин, – начал вновь первый, – И велела его домой снести. А я, как по тропке-то пошёл, увидел Степаныча.
– Какого ещё Степаныча? – хохотнул Алёшка.
– Да тот ещё тип, скользкий и хитрый. Давеча взял у меня в долг одну вещицу и никак не отдаёт, вот я, заприметив его, и решил, что самое время вернуть должок. Я к нему, он от меня. Я побежал, и он побежал. Он в воду, и я за ним. А там, под водой нора у него, нырнули мы, а у него в норе отнорочек – он шмыг и нет его. Я всю нору обшарил, нет моей вещицы. Да пока искал, кувшин-то из зоба достал да у входа поставил, как назад собрался, глядь – а кувшина-то и нет! Мамочки мои! Жёваный крот! Что делать-то теперь? Никаноровна, как есть, меня убьёт.
– А я тебе говорил, говорил, не лезь в нору, плюнь! А ты своё заладил – я махом, я чичас! – снова защебетал без удержу пятнистый.
– Хватит тарахтеть, – поморщился Алёшка, – У меня от вас двоих уже уши заболели. Давайте-ка по порядку. Степаныч – это кто?
– Бобр-прощелыга, – пожаловался коловёртыш.
Алёшка от удивления хохотнул:
– Бобр?!
– Ну да, самый настоящий. Он мне должен кой-чего.
– А в кувшине что было?
– В кувшине лунное молоко было, – от воспоминания о своей оплошности коловёртыш начал подвывать от страха, – Никаноровна прибьёт меня за него! Она велела мне кувшин домой снесть, а сама покамест по делам направилась.
– И что же ты от меня хочешь? Чтобы я в реку нырнул? Ночью? В бобриную нору? Ну уж нет, нашли дурачка, – Алёшка развернулся и пошёл своей дорогой.
Коловёртыш, подвывая и стеная, покатился за ним, хватая за пятки:
– Смилуйся-я-я, спаситель…
Алёшка вздохнул:
– Не полезу я в реку ночью, да, мне тебя жаль, правда, но ты сам сказал, что кувшина в норе уже нет, так зачем мне туда лезть?
– В норе нет, – подтвердил мохнатый, и добавил, – А вот в дупле есть.
– В каком ещё дупле? – не понял Алёшка.
– У Степаныча дружок тамоча, в дупле, белка рыжая, она ему и подсобила спрятать молоко.
– А ты как узнал про то?
– А я видал, – вставил слово второй, с белым пятном.
– Почему же вы не залезете сами в дупло? Вас же двое, а белка одна.
– Ты что, – замахали лапками те, – Они уже силу того молока испробовали, хлебнули гады по глоточку, мы теперь это дупло и найти не можем – знаем, что тут оно, а не видим, бегаем по стволу, как слепыши, тычемся – а глухо всё.
– А я как его увижу?
– Да ты что, у тебя же одолень-трава имеется! Тебе всё подвластно! – воскликнули коловёртыши.
– А вы откуда про неё знаете? – нахмурился Алёша.
– Да так… Слухи.
Алёшка вздохнул – в лесу, оказывается, всё как в деревне, на одном конце чихнут, на другом «Будь здоров!» кричат.
– Высоко дупло-то?
– Нет-нет, невысоко, четыре аршина всего от земли, – обрадованные тем, что Алёшка начал сдаваться, засуетились коловёртыши.
– Показывайте, – махнул рукой Алёшка, – Только поскорее давайте, мне домой надо.
– Ни задержим доле ни на миг, только раз и всё, – запрыгали мохнатые.
– Знаю я ваше «раз и всё», – проворчал Алёшка, –
